Илистый прыгун

Виды илистых прыгунов:
Periophthalmus modestus
Periophthalmus argentilineatus Valenciennes in Cuvier & Valenciennes, 1837
Periophthalmus barbarus (Linnaeus, 1766) — Обыкновенный илистый прыгун
Periophthalmus cantonensis (Osbeck, 1765)
Periophthalmus chrysospilos Bleeker, 1852
Periophthalmus gracilis Eggert, 1935
Periophthalmus kalolo Lesson, 1831
Periophthalmus magnuspinnatus Lee, Choi & Ryu, 1995
Periophthalmus malaccensis Eggert, 1935
Periophthalmus minutus Eggert, 1935
Periophthalmus modestus Cantor, 1842
Periophthalmus novaeguineaensis Eggert, 1935
Periophthalmus novemradiatus (Hamilton, 1822)
Periophthalmus pearsei Eggert, 1935
Periophthalmus sobrinus Eggert, 1935
Periophthalmus spilotus Murdy & Takita, 1999
Periophthalmus variabilis Eggert, 1935
Periophthalmus walailakae Darumas & Tantichodok, 2002
Periophthalmus waltoni Koumans, 1941
Periophthalmus weberi Eggert, 1935
Periophthalmodon septemradiatus
Четыре других вида, относимых ранее к илистым прыгунам, ныне числятся в отдельном роде под названием Periophthalmodon (Bleeker, 1874):
Periophthalmodon freycineti (Quoy & Gaimard, 1824)
Periophthalmodon schlosseri (Pallas, 1770)
Periophthalmodon septemradiatus (Hamilton, 1822)
Periophthalmodon tredecemradiatus (Hamilton, 1822)obiidae).

Брызгун — Toxotes jaculator Cuv.

Любопытная эта рыбка водится в полусоленой воде в устьях речек, впадающих в море близ Сингапура в Малакке, и название свое «брызгун» получила от способности брызгать воду ртом.

Брызгуны принадлежат к семейству чешуеперых (Squamipinnes), отличающемуся тем, что нижняя часть плавников их покрыта чешуей, так что трудно отличить, где начинается собственно плавник и где кончается тело. К семейству этому относится большинство прелестно раскрашенных, так называемых коралловых рыбок. Из европейских же рыб в анатомическом отношении они стоят ближе всего к семейству наших окуневых; но наружный вид их крайне своеобразен и совершенно необычен для нашего привыкшего к пресноводным рыбам глаза.

Прежде всего, что нас поражает,— это их необычайно широкая спина, представляющая собой нечто вроде тех плоских седел, на которых в цирке упражняются прыгающие наездницы; затем вытянутый в виде клюва рот, у которого верхняя губа значительно короче нижней, и громадные, с ярко-желтой радужной оболочкой и черным блестящим зрачком глаза. Глаза эти покрыты высокой, как колпачок, роговой оболочкой. Грудные и брюшные плавники небольшие, но заднепроходный очень длинный и заканчивается крючкообразным загибом. Хвост короткий, как бы обрубленный.

Что касается до окраски тела, то она тоже очень оригинальная: тигровая. Общий фон тела серебристо-жемчужный, по которому от спины идут вниз пять широких, доходящих до половины тела черных, бархатистых полос; промежутки между ними, когда рыба вполне хорошо себя чувствует, золотисто-лимонно-желтые; такого же цвета хвост и все плавники, причем заднепроходный снабжен широкой черной бархатистой оторочкой, а спинной имеет такое же черное крючкообразное пятно.

Величина рыбки достигает объема руки.

Рыбки эти любят тихие воды, бухты и заводи на взморье вблизи устьев рек и плавают взад и вперед близ поверхности не стаями, как большинство рыб, а одиночками на известном друг от друга расстоянии и, осматривая, подобно опытным охотникам, тщательно все окружающее, пускают ртом тонкую струю воды в 2—3 фута высоты, с помощью которой сшибают насекомых, составляющих их главную пищу. Заметив какого-нибудь комара, напр., или муху, брызгун тотчас останавливается, прицеливается и бац — сшибает. Ошеломленное струей насекомое падает, брызгун устремляется на него и пожирает прежде, нежели оно придет в себя, прежде, нежели успеет расправить свои намоченные крылышки. За первым насекомым следует второе, за вторым третье и т.д. Последних, впрочем, брызгун уже не ест, а только сбивает. Особенно же интересно, говорят, бывает смотреть, когда над брызгуном вьется целый рой мошек.

Живущие в Сингапуре китайцы и японцы, пылая не меньшей страстью к аквариумам, чем и их живущие на родине сородичи, держат этих рыбок у себя в писцинах и потешаются их искусством по целым часам, подставляя им на нитках то муравьев, то мух, которых они сбивают с такой ловкостью и быстротой, что промах для них редкость.

В середине такой писцины у них обыкновенно установлена палка фута на два над водой; к этой палке приделаны деревянные шипики, к которым легко можно прикреплять насекомых, служащих для пищи пленникам. Как только прикрепят насекомых, то появляются рыбки; сначала они плавают около палки, потом поднимаются на поверхность воды, спокойно останавливаются на одном и том же месте, устанавливают глаза некоторое время на выбранном ими насекомом и мгновенно выбрасывают (как это видно на нашем рисунке) в него несколько капель, сбрасывают его в воду и проглатывают, если им посчастливился выстрел. Если же им не посчастливится, то они несколько раз оплывают кругом палки, снова останавливаются и поступают как прежде. При выбрызгивании заметен шум от маленьких шприцев. Точность, с которой эти рыбы пускают свою струю воды, поразительна.

В Европу этих рыбок пытались привезти уже не раз, но всегда тщетно, так как обыкновенно они погибали во время пути или даже при самом их привозе. И только лишь летом 1901 года посчастливилось мне получить их живыми в количестве 13 штук и продержать их более 1/2 года в аквариуме.

Редкий этот подарок я получил благодаря любезности Ф. В. Шидловского, капитана парохода Добровольного флота «Тамбов» и жившего в Сингапуре московского любителя И. А. Щербачева, которые употребили все свои усилия, чтобы добыть и доставить мне этих интересных созданий, за что я и приношу им еще раз мою горячую искреннюю благодарность.

Привезенные мне рыбки были вначале крайне пугливы, дики и стукались то и дело носами о стекла круглого стеклянного аквариума, в который были помещены. Но со временем дикость эта исчезла, они сделались совершенно ручными, подплывали к руке, которая держала корм, выхватывали его, подпрыгивая из воды, брызгали в него своими струями и не только узнавали меня, когда я давал им корм, но даже различали, когда я подходил и когда подходили другие.

Особенно брызгуны боятся шума и до того пугаются его, что нередко расшибают себе морду до крови или же, что еще хуже, начинают кружиться со стремительной быстротой, как осенью листья. Кружение это кончается часто очень печально, и раз закружившиеся у меня, как бешеные, три рыбки перевернулись кверху брюхом и долго не могли прийти в себя, а на другой день две из них околели.

Брызганье свое они производят, прижимая верхнюю челюсть к нижней и пуская изо рта струю воды на манер того, как мастеровые плюют во время курения. При этом они нисколько не вылезают из воды, как это изображено на рисунке Брема, а держат мордочку на уровне воды.

Брызги их имеют обыкновенно от 1/2 до 3/4 аршина, но могут достигать до 11/2 аршин и даже более. Сшибая насекомых, они сначала нацеливаются, для чего зрачки их глаз как-то сходятся, и затем осыпают его целым градом быстро следующих одна за другой брызг. Прицел их так верен, что промаха почти не существует. Целясь, они не только, как я сейчас сказал, скашивают свои глаза, а, смотря по надобности, то подплывают ближе к предмету, в который целятся, то отплывают дальше. Если же этот предмет почему-либо так неудобно помещен, что нельзя в него хорошенько прицелиться, то они, поцелившись, вовсе не стреляют. Интересно, что при этих передвижениях они могут пятиться назад.

Стрелки эти, как мне кажется, стреляя, даже соразмеряют силу пускаемой ими струи, потому что только маленькие, менее опытные рыбки стреляют так сильно, что насекомое вместо того, чтобы упасть в воду, отлетает на сажень и более в сторону; старые же (более крупные рыбки), наоборот, стреляют всегда так ловко, что насекомое постоянно падает в воду. Бывают даже случаи, что в одно насекомое нацеливаются сразу два-три брызгуна и сшибают его, так сказать, общими силами, но обыкновенно каждый стрелок держится своей стороны. Брызганье это, по-видимому, доставляет им большое удовольствие, и они стреляют с большой охотой даже тогда, когда сшибленная ими добыча достается другому.

Лучшим кормом им служат муравьи, и притом не столько крупные, рыжие, которые содержат в себе много муравьиной кислоты, сколько маленькие, черные, ползающие обыкновенно по деревьям. Этих последних они могут есть без конца и смакуют их, как какое лакомство.

Чтобы побольше полюбоваться их искусством стрелять, я подносил обыкновенно этих муравьев на травинке или соломинке и клал ее поперек отверстия аквариума, в котором они помещались. И лишь только муравей начинал ползти, как тотчас же меткий стрелок сшибал его в воду. При этом, однако, они не охотно ели тех из них, которые питались соком тли. Вероятно, им не нравилась их сладость, а потому при ловле этих муравьев приходилось ловить не тех, которые сползали с дерева, а тех, которые ползли на него. Сначала эта ловля доставляла мне довольно много затруднений, но потом я приспособился ловить их таким образом: брал травинку с колоском на конце и, обмакнув этот колосок в соленую воду, подносил его к ползущему муравью. Соленая влага имела, по-видимому, какую-то привлекательность для него; он сейчас же останавливался и вползал на травинку, а я переносил его к рыбам.

Кроме этих муравьев они едят с большой охотой еще комаров, особенно долгоногих Tipula, разных мух, а также некоторых бабочек, которых ловят с удивительным искусством при вечернем освещении. Вообще надо сказать, что брызгуны едят только движущуюся пищу, которой движение, как мне кажется, производит на них такое же раздражение, как на кошку движущаяся добыча. Как кошка, видя движение даже бумажки, не в состоянии воздержаться от того, чтобы не броситься на нее, так и брызгуны при виде летающего или ползущего насекомого не могут воздержаться от того, чтобы не брызнуть, не стрельнуть в него. Если же насекомое не движется, то рыбка, как бы она ни была голодна, никогда не возьмет его, и оно может пролежать на воде по целым часам, и даже дням, нетронутым.

Эта особенность характера брызгунов послужила мне даже на пользу, так как, не зная, чем кормить их зимой, когда не будет у нас насекомых, я попробовал дать им мотыля. И каково же было мое удивление и радость, когда рыбки, заметив извивание этих личинок в воде, бросились на них и съели. Попробовав раз и найдя их по своему вкусу (будучи личинкой комара, мотыль, конечно, обладает вкусом, свойственным насекомым), они ели с тех пор их с охотой и каждая из рыбок съедала не менее как 5—10 штук в день. При этом, однако, необходимо было бросать его поодиночке и непременно живым, чтобы он как можно больше извивался.

Таким образом зимний корм для них был найден и, следовательно, существование их у нас зимой обеспечено, но, к прискорбию, корм этот приходится бросать в воду, и вскоре рыбки совсем отучаются брызгать. Быть может, со временем нам и удастся найти какой-нибудь способ заставить брызгать их, но пока все мои попытки оказались тщетными.

Кормясь мотылем, рыбки даже перестали брызгать мне и в стекла пенсне, которые летом почему-то привлекали внимание этих милых созданий (я думаю, не принимали ли они их за каких-нибудь блестящих насекомых), и они не раз с удивительной ловкостью обливали их струями воды на расстоянии 11/2 и даже более аршина, когда я осторожно к ним приближался.

Хотя, проголодавшись, брызгуны едят во всякое время, но с наибольшим аппетитом, как мне кажется, они бросаются на пищу вечером перед заходом солнца и в лунные ночи. По крайней мере, последнее меня заставляет думать следующее обстоятельство.

Однажды я забыл отнести рыбок в комнату, где они обыкновенно у меня ночевали, и оставил их на террасе на столе, где мы всегда пили вечерний чай. Подали лампу и поставили ее как раз около рыбок. Вечер бы тихий, теплый, совершенно тропический, и матовый ламповый свет (лампа была садовая и имела громадный матовый шар) не замедлил привлечь отовсюду массу разных комаров, мух, мошек и ночных бабочек, которые закружились над лампой и аквариумом с рыбками. И вот тут-то надо было видеть, что сделалось с моими брызгунами! Из тихих, медленно плавающих рыбок они превратились в бешеных: плескались по воде, носились, как в вихре, по аквариуму, брызгали во все стороны и даже выскакивали из воды, стараясь поймать вившихся над ними насекомых. Все показывало, что они находились как раз в тех же условиях, в каких они бывают в теплые ночи на их родине, и принимали ламповый свет за лунный. При этом они набрасывались на попадавшихся им насекомых с такой жадностью и ухищрялись заглатывать таких крупных ночных бабочек, что приходилось только дивиться. Они столько поели их в этот вечер, что я даже с ужасом ожидал последствий, боясь, как бы они не околели от чрезмерного количества съеденного; но все обошлось благополучно, и на другой день рыбки были вполне здоровы и расцветились своими самыми яркими красками.

Кстати скажу, что брызгуны обладают такой изменчивостью окраски как своего тела, так и плавников, какой мне не приходилось наблюдать ни у какой другой рыбки. На окраске их отражается все: и недостаток кислорода в воде, и чрезмерное ее опреснение, и температура воды, и освещение, избыток поглощенной ими пищи и ее недостаток, здоровое и болезненное их состояние, испуг, радость и вообще все их, если так можно выразиться, душевные волнения. Словом, окраска их — это как бы барометр их телесного и душевного состояния. Они пользуются ею даже и для мимикрии и, напр., охотясь по вечерам при свете лампы за насекомыми, они моментально из пестрых, тигровых становятся зеленоватыми под цвет воды, чтобы сделаться, как мне казалось, невидимыми для насекомых. Вероятно, на родине это им вполне и удается, так как вода на взморье, конечно, не так прозрачна, как в аквариуме, а, наоборот, как раз такого же зеленовато-бурого цвета, какой они принимают.

Чтобы проверить, не плод ли это моей фантазии и действительно ли такое изменение согласуется с намерением рыбок, я накрывал как раз в разгар самой ловли их аквариум кисеей или картоном. И что же? Как только они не видели более летающих над ними насекомых, как только они не видели более возбуждавшего их лунного света лампы, они тотчас же начинали успокаиваться и тело их принимало свою прежнюю пеструю тигровую окраску. Но стоило снять кисею или картон с аквариума, и моментально все рыбки снова превращались в сизых. Это превращение было так поразительно, что не верилось своим глазам, куда и как могли так бесследно исчезнуть столь темные, черные пятна.

Такую же зеленоватую окраску получают рыбки, когда их вода слишком пресна, когда они слишком наелись или когда чего-нибудь испугались. В первых двух случаях черные пятна становятся белыми, а в последнем нередко и вся рыбка настолько бледнеет, что делается совершенно белой. Такую бледную окраску рыбка принимает часто и тогда, когда долгое время стоит в темноте, в слишком низкой для нее температуре. В последних случаях натуральная окраска восстанавливается очень быстро — как только рыбка немного успокоится или как только аквариум осветится хорошо и вода в нем нагреется; но в первых двух продолжается до тех пор, пока не будет подбавлено достаточное количество соленой воды и пока не совершится пищеварение. У меня была одна рыбка такая обжора, которая вследствие этого недостатка почти постоянно делалась зеленого цвета с побелевшими пятнами. Для того чтобы она приняла свой натуральный, красивый цвет, мне проходилось заставлять ее голодать, и тогда, проголодавшись, она становилась опять тигровой. Когда же рыбка, наоборот, чересчур была голодна, то матовая ее чешуя на брюшке чернела и иногда местами становилась совсем черной.

Такой же, если даже не большей, чувствительностью отличается окраска их заднепроходного и спинного плавников. Первый снабжен черной, занимающей в здоровом состоянии рыбки всю нижнюю половину плавника бархатистой каймой, а второй имеет в прилегающей к хвосту части черное, имеющее вид крючка пятно. Пятно это представляет как бы продолжение находящейся на боку рыбы четвертой черной полосы. И вот это-то пятно, смотря по состоянию рыбки, то сжимается, то расширяется, то бледнеет, то совсем исчезает.

Характерный этот крючочек на спинном плавнике, когда рыба себя плохо чувствует или вода для нее почему-либо не подходит, совсем исчезает. А потому, как только он начинал бледнеть или сжиматься, я сейчас же начинал искать: какая тому причина? И почти всегда находил.

Черная же кайма заднепроходного плавника еще чувствительнее. По ней я узнавал, чего моим рыбам недоставало. Пресна ли слишком вода, не достает ли в ней кислорода или она чересчур холодна— полоса эта становится лишь тоненькой оторочкой или совсем исчезает, причем и самый плавник из ярко-лимонно-желтого делается грязно-зеленовато-желтым и непрозрачным. То же самое бывает с ним и когда рыбка изволит чересчур накушаться... В этом случае плавник этот также не имеет более полосы, которая, по мере устранения и ослабления этих неприятных для рыбы обстоятельств, расширяется все более и доходит в самом крайнем случае до 3/ 4 всего плавника. Бывают, наконец, случаи, что чернота полосы переходит вверх, оставив края плавника, т.е. свое прежнее место, желто-зелеными. Это обыкновенно обозначает сильный недостаток кислорода или невыносимый для рыбок холод.

Выше я сказал, что плавники и тело изменяют свою окраску и под влиянием температуры. И действительно, при температуре в +17° Р. рыбки эти блещут своей окраской, а как только она начинает спадать, то и цвета их начинают меркнуть и ниже +14° Р. становятся уже совершенно грязными. При +12° Р. рыбка теряет даже свой аппетит, перестает есть и делается какой-то вялой. Ниже этой температуры я не делал опытов, боясь потерять оставшихся у меня рыбок, но думаю, что температура ниже +10° Р. была бы для них губительна.

Температура в +18° Р. и до +19° Р., по-видимому, та температура, при которой совершается нерест этой рыбки, так как в такой воде они начинают обыкновенно играть с своим изображением в стекле аквариума и притом так настойчиво, что их трудно бывает отогнать от него. В это время они не хотят даже есть и плавают у самой поверхности, пятясь назад, что они производят, вдыхая в себя воздух. Вид такого верченья по аквариуму назад крайне странен.

Что касается до температуры выше +20° Р., то, как мне показалось, брызгуны не особенно ее любят, хотя нет сомнения, что на месте их родины, в водах Индокитая, она заходит далеко за +25° Р.; но там, вероятно, ее умеряет постоянное движение моря и соединенный вместе с ним сильный приток кислорода. Я говорю это на том основании, что у меня летом, при температуре в +26° Р., погибла одна рыбка, задохнувшись от недостатка воздуха, хотя аквариум был тот же самый, в котором она помещалась прежде, но только вода в нем вследствие недостаточной фильтрации была не совсем чиста. Это было как раз когда фильтровальная бумага оказалась содержащей в себе слишком много грязи. Другую рыбку я спас только тем, что пересадил немедленно в новую, хорошо профильтрованную воду.

Вообще надо сказать, что при температуре в +15°—+17° рыбки эти относительно количества воздуха не требовательны и могут жить по неделям в очень небольшом количестве воды. Мне кажется даже, нет ли у них какого-нибудь особого для этого в жабрах, как, напр., у лабиринтовых рыб, приспособления? Тем более что они даже не захватывают воздух и на поверхности. По крайней мере, плавая у образовавшегося на поверхности воды слоя пыли, они никогда не прорывают его. Единственно, когда они, по всей вероятности, захватывают его,— это при брызгании; однако целую осень после того, как мои рыбки перестали брызгать, они тем не менее жили в том же небольшом количестве воды (около 1 ведра), как и летом. В подтверждение моих слов может служить еще и следующий факт. Когда вода содержит слишком мало кислорода, что видно по окраске рыбок и по тому, что они начинают дышать у самой поверхности воды3, то бывает достаточно взять стакан и перелить несколько раз воду. Этого ничтожного запаса кислорода хватает им на долгое время, тогда как для других, даже и не речных рыб, его вряд ли хватило бы более как на 1 час.

Чтобы покончить с вопросом о температуре, прибавлю еще, что брызгуны крайне чувствительны к перемене температуры воды и, пересаживая их из одной воды в другую, надо зорко наблюдать, чтобы обе они были в одинаковой степени теплы, иначе рыбы начнут вертеться в вихре, как при испуге, и задыхаясь упадут брюшком кверху, что у них обыкновенно кончается, если не сейчас, то на другой день смертью.

Интересно также устройство глаз этой рыбки. Она может двигать ими во все стороны: вверх, вбок, назад, так что видит ими даже и то, что делается позади. При этом зрение ее чрезвычайно остро. Она замечает на очень далеком расстоянии самых маленьких мошек и попадает в них струей воды с удивительной верностью. Только вниз глаза ее не повертываются, и потому, чтобы посмотреть, что делается на дне, рыбка должна повернуться всем своим корпусом. Вот почему, вероятно, она редко замечает набросанную на дно пищу и поднимает ее только тогда, когда очень проголодается. По этой же причине, схватывая пищу в других направлениях, она почти никогда не дает промаха, а поднимая со дна, должна подхватывать ее несколько раз и притом то и дело промахиваясь. Да и самое схватывание пищи тут, вероятно, опять-таки вследствие неприспособления к этому зрения происходит у нее крайне странным образом. Она схватывает ее, не втягивая в себя, как всегда, а подгребая нижней челюстью, как какой лопатой. На эту же мысль наводит меня еще и следующее обстоятельство. Когда по привозе ее аквариум находился так высоко, что зрители находились ниже ее, то она нисколько не пугалась присутствующих, а стала сейчас же пугаться, как только этот аквариум поставили на низкую подставку. Ясно, что в первом случае она никого не видела, а стала видеть только при перемещении вниз.

Сверх того, глаза этой рыбы как бы связаны между собой и когда один выдвигается несколько в одну сторону, то другой сейчас же втягивается. Интересно также, что глаза эти покрыты не только выпуклой, как каким колпачком, роговой оболочкой, но что и самый зрачок как будто несколько выпуклый (он имеет вид какой-то черной бисеринки), так что глаза эти сразу видят не только то, что находится перед ними, но что и сзади. По крайней мере, как я ни старался подойти к рыбке сзади незамеченным, она всегда тотчас же или оборачивалась ко мне, или же отскакивала в сторону...

Вообще эта рыбка необычайно интересная и столь смышленая, какой мне никогда еще не приходилось встречать. Наблюдая ее, мне кажется, можно заметить каждый день что-нибудь да новое.

Так, давая ей однажды мотыля, я был удивлен ее умением выпутаться из затруднения. Бросая ей мотыля, я как-то неловко бросил одного как раз у стекла. Рыбка хотела схватить его, но не поймала и только ударилась носом о стекло. Повторив раза три тот же маневр и все неудачно, она прибегла тогда к такого рода хитрости. Отодвинувшись на некоторое расстояние от стекла, она так сильно дунула (вероятно, пустила подводную струю) на мотыля, что, ударившись о стекло, он отплыл на довольно далекое от него расстояние. Тогда она бросилась на него и съела. Чтобы убедиться, не случайность ли это, я повторил еще опыт, и рыбка опять так же ловко выпуталась из затруднения, как и в первом случае.

В другой раз, накормив всех своих рыб, я забыл дать мотыля брызгунам и, поставив в забывчивости коробку с мотылем перед их аквариумом, начал читать. Вдруг слышу стук в банку. В первую минуту я не обратил на него ни малейшего внимания, но когда стук повторился, встал, подошел к нему. И что же? Оказалось, что, видя перед собой мотыля, мои брызгуны стукались в стекло аквариума носами. Конечно, я сейчас же их покормил и стук прекратился. Но каково же было мое удивление, когда через два дня рыбки мои начали опять стучать носами в стекло. Оказалось, что они проголодались и этим стуком хотели дать мне знать, что пора их покормить. Я тотчас же удовлетворил их желание, и они опять успокоились.

Или вот еще пример. Рыбке хочется есть — я ее вчера плохо кормил (я кормлю рыбок иногда через день). Она знает, что в случае голода она всегда находит мотыля на дне аквариума, а его теперь как раз там нет. И вот чтобы показать мне, что ей надо дать поесть, она тычется носом о пустое дно аквариума. Я даю ей мотыля, и это явление тотчас же прекращается.

Смышленость ее особенно проглядывает в ее глазах, которые смотрят на вас не как глаза остальных рыб, без всякого выражения — по-рыбьи, а как-то умно, выразительно. Особенно же выразительны они бывают, когда рыбка больна или умирает. Тогда положительно на нее тяжело бывает смотреть. Глаза эти глядят на вас как-то грустно, жалостно, как будто что-то просят, что-то хотят сказать, и когда однажды околела у меня одна маленькая рыбка от истощения сил (тогда я не знал еще значения ее окраски), то я просто сам был не свой и долгое время никак не мог успокоиться.

Таким образом, как видите, брызгун является одним из самых интересных обитателей аквариума, и если с переменой морской воды и является некоторая возня, то и возня эта вознаграждается сторицей тем удовольствием, какое обжившаяся рыбка эта доставляет ее обладателю.

Впрочем, эта перемена воды не особенно частая. Я менял свою воду не более как раз в две или три недели (все зависит от величины аквариума и количества рыб) и вообще не советую менять ее часто. По-моему, надо устроить такой аквариум, где бы она никогда не менялась, а только освежалась постоянным притоком кислорода, а скопляющиеся на две экскременты рыб удалялись бы. Это необходимо на том основании, что брызгун так пугается при каждой пересадке, что из совершенно прирученного становится снова диким и иногда в продолжение двух-трех дней боится дотрагиваться до пищи — словом, голодает. Главное, на что надо обращать внимание, это на защиту воды от комнатной пыли, которая быстро образует на поверхности ее плотный слой. Лучше всего это достигается, если покрывать аквариум плотной кисеей, которая необходима также для того, чтобы препятствовать рыбке выпрыгивать из аквариума.

Сама вода фильтруется хорошо при помощи фильтровальной бумаги и становится только тогда негодной, когда делается чересчур желтой (обыкновенно морская вода чиста как кристалл). О прозрачности же заботиться особенно не следует, так как мутную воду эта рыбка, по-видимому, любит более, чем прозрачную, и чувствует себя в ней гораздо спокойнее и лучше. Находясь в такой воде, она безбоязненно позволяет к себе подходить, с охотой брызжет и ест хорошо; в светлой же всего пугается и то и дело играет со своим изображением в стекле.

Морскую воду можно выписывать из Севастополя. Баллона такой воды, заключающий в себе около 3 ведер, может хватить на месяц и более, смотря по количеству рыб.

Количество соли в воде для брызгунов не должно превышать 1%, что измеряется при помощи ареометра Боме или же при помощи специально приспособленного для измерения количества соли в морской воде ареометра. Черноморская вода содержит в себе в среднем не много больше 11/2%, и потому к этой воде приходится прибавлять лишь немного пресной. Можно также для этого пользоваться и искусственной морской водой, которую в Москве прекрасно приготовляют в Старо-Никольской аптеке Феррейна, но такая вода, прежде чем идти в употребление, должна простоять, по меньшей мере, два месяца, так как иначе содержащиеся в ней вещества недостаточно хорошо соединятся и могут вредно повлиять на здоровье и даже жизнь рыбки.

Аквариумом для брызгунов может служить большая банка, которая должна быть не столько высока, сколько широка. Чем больше поверхность, тем реже приходится менять воду. Вода должна быть налита в ней не более как на 3—4 вершка (глубокую воду брызгуны не особенно любят и в море), так как рыбы эти держатся всегда у самой поверхности. Песку я клал на дно самый тонкий слой, не более полувершка, который должен быть непременно хорошенько промыт. Особенно на это обстоятельство нужно обращать внимание при действии воздуходувного аппарата, так как от поднимающейся при движении воздуха мути у брызгунов появляется странная болезнь глаз. Роговая оболочка их распухает и вздувается, как пузырь. Результатом ее бывает или потеря больного глаза, или же, как это случилось у меня, смерть. Этой болезнью, по-видимому, рыбка страдает и у себя на родине, так как и среди привезенных одна уже была кривая, что, однако, нисколько не мешало ей прекрасно брызгать.

Кроме этой болезни у брызгунов бывает еще очень часто запор, что можно видеть как по самой окраске рыбки, которая становится грязной, бурой, так и по твердому лучу заднепроходного плавника, который оттопыривается и находится в напряженном состоянии. Самое лучшее лечение — диета и увеличение солоноватости воды.